Начавшись как стихийный порыв в конце февраля 1917 г., антиправительственные выступления очень быстро переросли во всеобщую стачку и вооруженное восстание, приведшие к свержению российской монархии. Власть в стране поделили Временное правительство и Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Новые руководители без промедления начала аресты своих бывших политических противников, и уже 4 марта была учреждена Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств (ЧСК).
За Трусевичем, уже долгое время не принимавшего активного участия в политической жизни страны, в отличие от многих его коллег, специально никто не пришел, однако когда 6 марта 1917 г. Максимилиан Иванович явился в здание Государственной Думы, чтобы получить у новой власти разрешение отправиться в действующую армию с благотворительной миссией, он был неожиданно арестован.
«Все мы, долгие годы работавшие вместе для поддержания общественного порядка и законности в России, теперь снова встретились как пленники в помещения Думы» – писал в своих мемуарах последний директор Департамент полиции А.Т. Васильев¹.
Первое время заключенным было запрещено общаться, а спать приходилось сидя в креслах, т.к. никакой иной мебели в их распоряжении не было. С особого разрешения все одновременно вставали и прогуливались друг за другом вокруг стола. Арестованных посещали должностные лица новой власти, разного рода депутации, журналисты, мошенники, авантюристы и даже любопытствующие обыватели приходили поглазеть на бывших «царских сатрапов». В помещении постоянно присутствовали караульные. Часовые, расставленные на улице, стреляли при одном только появлении заключенного у окна. Некоторые из арестованных в такой обстановке теряли самообладание. Так, контр-адмирал В.А. Карцов в нервном припадке попытался выхватить винтовку у одного из солдат и получил пулю в плечо².
Вскоре последовал приказ о переводе в Петропавловскую крепость, которая до революции находилась в ведении Департамента полиции, а теперь должна была стать местом заключения его директоров. Арестованных вывели из Министерского павильона под конвоем и посадили в автомобили. Максимилиан Иванович оказался в одном автомобиле с Васильевым и генерал-губернатором Финляндии Ф.А. Зейном. Четвертым пассажиром был солдат с заряженной винтовкой. Перед отправлением к автомобилю подошел артиллерийский поручик и заявил: «Господа, во время поездки любые разговоры между вами запрещены. Попытка к бегству немедленно приведет к применению оружия»³. По прибытии арестованных полчаса держали ночью на морозе во дворе крепости лицом к стене, затем развели по камерам.
Интересно, что как представители министерства юстиции, так и ЧСК, хоть и представлявшие теперь революционное правосудие, сразу поняли, что из-за срока давности дело Трусевича не имеет никаких перспектив и предлагали тут же его отпустить, однако Исполнительный комитет Совета рабочих и крестьянских депутатов потребовал оставить бывшего главу политического сыска за решеткой⁴.
Первое время заключенным разрешалось носить собственную одежду и покупать любую еду на свои деньги, так же, как это было и до революции. Но такой порядок продержался недолго. 20 марта крепость заняло подразделение финских солдат, которые сразу изъяли из камер все, что посчитали лишним, оставив только кровати, забрали одежду, а взамен выдали арестантские халаты из мешковины, право питаться собственной едой отменили, переведя арестантов на баланду из требухи. Прогулка составляла всего десять минут в день, в баню пускали раз в две недели. Посещения разрешались раз в неделю, а все разговоры записывались тюремщиком в блокнот⁵.
Единственным «развлечением» арестантов оставались допросы в ЧСК. Несмотря на неоднократные просьбы об ускорении дела, первый раз Трусевич был вызван к допросу только 4 мая 1917 г. Темы, поднимающиеся на этих допросах, полностью повторяли поверхностный интерес газетной аудитории и не уходили далее разоблачения чинов высшей царской бюрократии, деталей биографии секретных сотрудников, скандальных подробностей «провокации» и погромов.
Несмотря на отсутствие особых сантиментов в отношении некогда возглавляемого им учреждения, Трусевич одним из немногих твёрдо отстаивал закономерность существования политической полиции и целесообразность её методов: «Розыскная часть, действия агентуры, это действительно было. Я утверждаю, что это будет до тех пор, пока какому-нибудь государственному строю придётся отстаивать своё существование». Несмотря на достаточно дерзкие в подобных обстоятельствах ответы, никаких обвинений против Трусевича выдвинуто так и не было, но и дела его закрыть не желали.
8 июля Трусевич подает прошение председателю ЧСК, в котором просит ускорить рассмотрение его дела. «Пулеметный огонь и лязг пуль, происходивший вчера около крепости, лишили меня уже того самообладания, которое кое-как поддерживало еще мои нервы в равновесии. […] события последних дней сломили и последние силы. Конечно, в этом играли роль не опасения за свою личную участь, так как я приготовил себя давно ко всему […] Но меня ежеминутно угнетают мысли о моей бедной семье, лишенной всякой опоры и единственного источника независимого существования – моего жалованья, которое почему-то у меня отнято. Привязанная поневоле к Петрограду из-за нахождения моего в крепости, жена с нашим ребенком и с остатками распродаваемой обстановки переживает все ужасы текущих событий и не может расстаться с тревогой за мою участь также, как и я терзаюсь беспрерывно мыслью о том, что и дорогих моему сердцу лиц уже постигло какое-нибудь непоправимое несчастье».
21 июля Трусевич также допрашивался по делу агента Московского охранного отделения беглого каторжника и бывшего матроса Черноморского флота Ивана Кирюхина (агентурная кличка «Пермяк», партийная кличка «Миленький»).
«Складывалось впечатление, что новые власти, которые при каждом удобном случае так много говорили народу о “преступлениях” царских чиновников, на самом деле не имели представления, в каких же преступлениях нас обвинить. И теперь они надеялись, что наши показания помогут найти улики, позволяющие призвать нас к ответу» – такое впечатление вынес о революционной Фемиде А.Т. Васильев⁶. В случае Трусевича таких улик обнаружено не было, и, в конце концов, он был исключен из круга лиц, привлеченных к судебной ответственности ЧСК, а производство было передано в Комиссию по делам о внесудебных арестах, каковая и постановила освободить сенатора из-под стражи 8 августа.
Проведя почти полгода в стенах Петропавловской крепости, еще до наступления осени, Трусевич с семьей, распродав имущество, покинул Петроград.
