Срочно
Г. председателю комиссии по делам о внесудебных арестах
Сего числа мне предъявлено Ваше объявление о том, что на 4 августа в председательствуемой Вами комиссии назначено к рассмотрению дело по вопросу об освобождении меня из-под стражи. Не имея сведений о компетенции означенной комиссии и о том материале, которым она пользуется для обоснования своих постановлений, я могу лишь предположительно определить для себя сущность обстоятельств, связанных с вопросом о моем освобождении. Первым из них является исключение меня из круга лиц, привлеченных к судебной ответственности Чрезвычайной следственной комиссией. Из этого положения вытекает, что вопрос о дальнейшем содержании меня под стражей может стоять в зависимости от применения ко мне или внесудебной репрессии или меры предупредительного характера. По поводу этих обстоятельств я и хотел бы дать некоторые разъяснения председательствуемой Вами комиссии на тот случай, если мои прежние подробные заявления министру юстиции и председателю Следственной комиссии не переданы в Ваше распоряжение.
Для вопроса о назначении мне дальнейшего лишения свободы имеет весьма существенное значение оценка степени тяжести понесенного мной заключения в Петроградской крепости. Оно было обставлено крайне тягостными условиями. Ряд событий в первые месяцы нашего пребывания в Трубецком бастионе сопровождался для меня, как, очевидно, и для других арестованных, глубочайшими нервными потрясениями, не раз вытекавшими из мысли о наступлении роковой развязки. Кроме того крайне суровый режим, просуществовавший в крепости в течение почти полных пяти месяцев, был непрерывно сопряжен с такими физическими стеснениями, которые не были известны нашим предшественникам по этому месту заключения. Все эти необычайно тяжелые условия в связи с моим преклонным возрастом и давнишними болезнями, привели мое нервное и физическое здоровье в полное расстройство, которое, очевидно, не удастся восстановить никаким лечением сломленного годами и этими потрясениями организма. Поэтому я вправе утверждать, что перенесенное заключение, если оно приобретает значение кары, должно быть измерено не пятью месяцами, а несколькими годами, вычеркнутыми из остатка моей жизни.
Что касается, затем, до мер предупредительного характера, то они, насколько я понимаю, стоят в прямой связи с вопросом о том, насколько данное заподозренное лицо является опасным для интересов государственного порядка. С этой точки зрения я должен пояснить, что с середины 1909 г., т.е. более, чем в течение восьми последних лет, я не принимал абсолютно никакого участия в какой бы то ни было политической деятельности, упорно отказываясь вернуться к карьере в рядах правительства. Ограничив свою службу исключительно областью сенатских дел, я все свободное время посвятил научным исследованиям, составив обширное описание высокогорного Центрального Кавказа, а с самого возникновения войны отдал все свои силы обслуживанию армии в качестве деятельного члена попечительного комитета, образованного Сенатом и ведомством Министерства юстиции. Три года тому назад в моей жизни возникли и новые заботы о семье, состоящей теперь из жены и ребенка. Казалось бы, что при указанных условиях я не могу считаться элементом, заслуживающим какой-либо меры ограждения политического или социального строя государства.
Хотя не думаю, чтобы для оценки моей политической деятельности могло служить назначение мое 1 января сего года членом Государственного Совета, но на случай, если бы и это обстоятельство было учтено при решении моего дела, я должен высказать, что я принял это назначение прежде всего, как нормальное повышение по службе сенатора, пробывшего в этой должности восемь лет, а затем – как сопряженное с увеличением оклада, столь необходимым в нынешние времена. Равным образом не может иметь значения и вступление мое в состав правой группы Совета. Не касаясь вопроса о моих внутренних воззрениях политического свойства, как очевидно, не относящихся к делу, я нахожу, однако, необходимым отметить, что присоединение мое к правой группе было обусловлено предварительным выяснением и установлением того обстоятельства, что в ней отсутствует партийная дисциплина, связывающая свободу голосования или обязывающая к активным выступлениям. Хотя я пробыл в новой должности всего 2 ½ месяца, но, думаю, что каждый, склонный к внешнему проявлению своих политических стремлений, осуществил бы его в этот период. Я оставался однако чужд вопросам политической борьбы, как отстранялся от этой области в течение многих последних лет, ибо она не отвечала моему мировоззрению.
Ввиду изложенных соображений, я полагаю, что с одной стороны –внесудебная репрессия осуществлена по отношению ко мне с избытком тем одиночным заключением, которое я перенес уже при исключительных условиях, и что все последние годы моей жизни устраняют предположение относительно какой-либо угрозы с моей стороны в данную минуту интересам государственного порядка. И это тем более, что с лишением меня даже присвоенного по должности содержания, я буду вынужден посвятить себя всецело заработку для пропитания моей семьи, не имеющей никаких самостоятельных средств к существованию.
Член Государственного Совета,
Сенатор Трусевич
1 августа 1917 г.
Петроградская крепость.
ЦГИАСПб. Ф. 1695. Оп.1. Д. 440. Л.5-6 об. Автограф.