Заседание 4 мая
Допрос Трусевича
Предс[едатель]: Нам нужны ваши объяснения по некоторым пунктам. Вы были директором Деп[артамента] пол[иции] с 13 июня 1906 г. по 9 марта 1909 г.?
Трус[евич]: Совершенно верно, [по] 9 марта. Да.
Предс[едатель]: Вы помните, 1909 г.?
Трус[евич]: Это, вероятно, из формуляра видно.
Предс[едатель]: Вы были около трех лет?
Трус[евич]: Без трех месяцев.
Предс[едатель]: Расскажите, что Вы знаете по делу социал-демократической фракции 2-й Г[осударственной] Думы?
Трус[евич]: К сожалению, я, кажется, не помню.
Предс[едатель]: Но вот идет речь о работе Герасимова, затем Макарова, Столыпина.
Трус[евич]: Может быть, Вы могли бы мне предложить отдельные вопросы?
Предс[едатель]: Извольте. Вы помните, как в среде правительства создалась мысль о создании процесса политического достаточно громкого, который бы помог разогнать Г[осударственную] Думу и совершить государственный переворот?
Трус[евич]: Абсолютно ничего не знаю. Я знаю только, во-первых, если были подобные мысли, то у меня их не было, и, во-вторых, я не был во всяком случае посвящен.
Предс[едатель]: Но Вы имели личный доклад товарищу министра и министру вн[утренних] дел. И, с другой стороны, Вы сами принимали доклад и присутствовали при докладах тогдашнего начальника охр[анного] отд[еления] Герасимова по поводу этого дела.
Трус[евич]: Нет, прежде всего, я должен сказать, я при докладах Герасимова министру и товарищу министра не присутствовал. Надо немного конструкцию этого дела выяснить. Я не присутствовал.
Предс[едатель]: Вы не присутствовали?
Трус[евич]: Нет. Герасимов, начальник охранного отд[еления] Петербургского, он имел самостоятельный доклад министру.
Предс[едатель]: Это безусловно. Это такое общее положение, но доклады по этому делу не происходили в Вашем присутствии?
Трус[евич]: Нет.
Предс[едатель]: Доклады Герасимова Вы принимали по этому делу?
Трус[евич]: Вы в иной плоскости ставите весь вопрос.
Предс[едатель]: Да, я Вам задал вопрос политический и в проекции государственной этого дела.
Трус[евич]: Эта проекция для меня совершенно не понятна, потому что, как Вы ставите вопрос, разогнать Г[осударственную] Думу на почве этого процесса…
Предс[едатель]: И совершить государственный переворот.
Трус[евич]: Мне представлялась эта мера совершенно иначе. Просто бесцельно создавать процесс для разгона Г[осударственной] Думы и, тем более, для совершения переворота, который не определен, в каком смысле это переворот.
Предс[едатель]: Акт 3 июня Вы считаете государственным переворотом?
Трус[евич]: Нет, это изменение основных законов.
Предс[едатель]: Незаконным способом.
Трус[евич]: В порядке высочайшего повеления. Я, откровенно говоря, не могу, сейчас конституция наша…
Предс[едатель]: Вы же юрист. Что же Вы считаете, что по высочайшему повелению можно все сделать.
Трус[евич]: В зависимости от того, как основные законы об этом гласят. Если там изменение их предоставлено одной высочайшей воле, это не будет переворот.
Предс[едатель]: Вы живете в России и Вы знаете, что изменить избирательную систему могла только сама Дума, т.е. палаты, что это не было предоставлено верховной власти.
Трус[евич]: Вот не сумею на это Вам ответить, но должен Вам сказать, что это меня не касалось по должности.
Предс[едатель]: Меня несколько удивляет Ваш ответ, потому что даже И. Г. Щегловитов признает, что это государственный переворот и акт совершенно незаконный.
Трус[евич]: Может быть, с точки зрения правительственной это и так. Но у меня нет закона под рукой, так что я не могу сказать, тем более, что меня это не касалось. Возвращаясь к вопросам о социал-демократической группе, предполагается переворот тоже какой-нибудь, потому что роспуск Думы это не есть переворот. А может быть, Вы предполагаете в данном случае вопрос об уничтожении Г[осударственной] Думы? Я не усваиваю себе вот переворота, ради которого было возбуждено дело социал-демократической фракции 2-й Думы.
Предс[едатель]: Ведь Столыпину, как Вам, может быть, известно, нужно было как-нибудь разделаться с Думой, которую он считал революционной, потому что она боролась с ним.
Трус[евич]: Значит роспуск. Не переворот в смысле уничтожения, а роспуск.
Предс[едатель]: Переворот в смысле уничтожения избирательной системы, завоеванной народом в 1905 г. и уничтоженной в 1907.
Трус[евич]: Связи между делом социал-демократической группы и таким переворотом я лично не усматриваю, я обращаюсь к фактической стороне дела, я могу сказать одно: что были разговоры в правительстве относительно того, что группа, лучше сказать, фракция социал-демократическая принимает участие в общей деятельности социал-демократической революционной партии, что она есть отрасль, что это есть орган. И так как вся социал-демократическая революционная партия в то время подводилась под определенный закон, то, конечно, и тот орган, который действовал в ее интересах, действовал для достижения тех же самых целей, был, очевидно, подведен под ту же самую статью. Я должен сказать, что квалификация юридическая Деп[артамента] пол[иции] не касалась. Это дело в высших сферах делалось. Затем, я имел указание на то, что раз социал-демократическая фракция в Г[осударственной] Думе признается органом революционным, органом революционной партии, то ее надлежит привлечь к ответственности.
Предс[едатель]: Это совершенно, по Вашему мнению, не относилось к Деп[артаменту] полиции. Но, быть может, к Деп[артаменту] пол[иции] относилось то, что в части этой революционной группы, о которой Вы говорите, что с ней нужно поступить по закону, участвовали агенты подведомственные Вам, Петроградскому охранному отд[елению]. И причем они не только участвовали пассивно, но и провоцировали эту группу и создали те улики, которые были положены в основу обвинительного приговора целого ряда лиц, состоящих депутатами, т.е. избранниками народа, членами 2-й Г[осударственной] Думы.
Трус[евич]: Когда это обнаружилось, я не знаю. В случае, я могу…
Предс[едатель]: Для Вас это теперь ясно или продолжает быть неясным, как неясно нарушение закона актом 3-го июня?
Трус[евич]: Для меня совершенно ясно одно, что никаких указаний на то, чтобы какая-нибудь провокация совершалась в этой области, у меня не было. Это я категорически утверждаю. Это первое. Если такие доказательства впоследствии и обнаружились, – впоследствии, я говорю…
Предс[едатель]: А они обнаружились или не обнаружились? Это предположение Ваше или факт?
Трус[евич]: Я, собственно, привык котировать известные факты в смысле доказательств. Я, во всяком случае, не производил никакого расследования по этому поводу, не ознакомлялся ни с какими документами и свидетельскими показаниями, которые устанавливают создание улик и даже, может быть, [возбуждение] революционной деятельности путем агента.
Предс[едатель]: Участие в революционной деятельности Ваших агентов…
Трус[евич]: Конечно, я категорически утверждаю, что если бы я наткнулся на такой факт, то несомненно эти агенты были бы преданы суду, как это было неоднократно произведено во время бытности меня директором Деп[артамента]. В тех случаях, когда я натыкался на участие агента в преступном деянии, я настаивал на этом самым категорическим образом. Припоминаю даже одно дело во Владивостоке было. Там жандармский офицер был предан суду, по моему требованию, и осужден в ссылку. Я должен был выдержать некоторую борьбу с Корпусом жандармов и добился того, что Заварницкий1 [был осужден]. Потом какое-то еще дело. Очень трудно припомнить, это было 10 лет тому назад. Какое-то дело было еще. Один раз мне попалось дело в Ростове или где-то. То же самое я потребовал – чтобы агенты были преданы суду, наравне с прочими обвиняемыми.
Предс[едатель]: Вам известно, что в бытность Вашу дир[ектором] Деп[артамента] пол[иции] в основу деятельности директора был положен документ, предусматривавший политический розыск при помощи агентов, так называемых секретных сотрудников, и их участие в революционных группах и организациях, как норма.
Трус[евич]: Это непременно. Это всегда было и до тех пор, пока розыск какой-нибудь будет, даже не по политическим делам, а по общеуголовным делам, всегда агентура будет в той среде, которая расследуется. С моей стороны тут нового ничего не было придумано. Что касается до участия, то было при этом поставлено условием и, вероятно, в этом документе – я не знаю, о каком Вы говорите – при условии, однако, абсолютного воздержания от активной деятельности. И я должен сказать, что провокация, как она вообще употребляется, понимается, например, мной и вообще чинами, которые прикосновенны к розыскной деятельности, совершенно не так, как она в общежитии понимается. У нас сотрудники различались, понятие агента – сотрудничества от провокации. Сотрудник – это есть лицо, осведомленное и доставляющее сведения, о том, что ему известно. Если мы возьмем любое, скажем, сыскное отделение общеуголовного характера, мы увидим ту же самую организацию. И провокация — это есть уже проявление инициативы агента для состава преступления. Вот если первое является нормальным условием розыскной деятельности, то второе является, с моей точки зрения, преступлением.
Предс[едатель]: Оставьте на минутку инициативу, а вот как, с Вашей точки зрения, преступлением или не преступлением является следующее положение, когда Ваш секретный агент принимает участие в деятельности революционного сообщества, потому что пассивное положение его, оно, тем не менее, предполагает посещение собраний, о которых Вы должны иметь сведения, участие в заседаниях, о которых Вы должны иметь сведения? Для этого они и существуют. Как вяжется вот это положение с тем, что Вам не может быть неизвестно, как юристу, что для состава 102 ст[атьи] Угол[овного] Улож[ения], которая предусматривает тяжкое преступление, наказуемое каторжными работами, совершенно достаточно, чтобы участие в сообществе выразилось в таком, например, действии, как посещение собраний, как участие в совещаниях, в дебатах и т. д.
Трус[евич]: Насколько я припоминаю, были разъяснения Сената по этому поводу
Предс[едатель]: Разъяснение Сената именно такого рода…
Трус[евич]: Что нужно проявить все-таки какую-нибудь активную деятельность.
Предс[едатель]: Как Вы думаете, участие в совещании, когда Вы изволили быть сенатором, вероятно, когда защита в кассационной жалобе толковала состав преступления, вероятно, Вам известно, что Сенат признавал совершенно достаточным фактическим признаком участие в сообществе, в совещании, которое выразилось в том, что тогда-то, там-то пришел на квартиру, на собрание людей или участвовал в таком-то совещании.
Трус[евич]: Совершенно верно. Если ставить так вопрос, тогда остается второй вопрос: какая цель была этого участия? Если лицо участвует в собрании и не ставит себе целью совершения преступления, а ставит себе цели осведомительные, едва ли это будет состав преступления.
Предс[едатель]: Так что, Вы считаете, что в состав преступления 102 ст. входит мотив деятельности, мотив его участия в съезде или совещании?
Трус[евич]: Несомненно. Никакого преступления без мотива не может быть. Все-таки его цель есть ниспровержение существующего строя.
Предс[едатель]: Вам известно, что ни в тексте закона, ни в практике Сената этот взгляд выражения себе не нашел? Вы, может быть, знаете даже целый ряд случаев, когда были процессы иного характера?
Трусев[ич]: Я думаю, едва ли кто-нибудь мог быть осужден по ст. 102.
Предс[едатель]: Значит, Вам неизвестны случаи, когда приходилось Департаменту полиции вызволять своего агента, осужденного судебной палатой сословных представителей?
Трусев[ич]: Я их никогда не вызволял. Я сам возбуждал преследование против них.
Предс[едатель]: Переходя к условиям политического розыска, Вам представляется, что жизнь терпит участие в сообществе Вашего чина, которое является неизбежным условием осведомления, участие с полной его пассивностью? Вы считаете, что жизнь это терпит? Что такое положение является жизненным?
Трусев[ич]: Это есть условие, при котором известный политический строй, какой бы он ни был, отстаивает свое существование.
Предс[едатель]: Вы не поняли моего вопроса. Я ставлю такой вопрос, что директор Департамента полиции и Департамент полиции, дабы быть более осведомленными в делах партии, он не заботится о том, чтобы его агент занял в партии более выдающееся место, прошел в высшие партийные учреждения? Не известно ли Вам, что деятельность такого агента и выше ценится и дороже оплачивается, чем деятельность иного агента?
Трусев[ич]: Совершенно верно. Только весь вопрос в том, каким путем это достигается: если это достигается путем вовлечения его в активную деятельность, я считаю это недопустимым, если дело сводится к известной его интеллигентности – это ценится.
Предс[едатель]: Но не за интеллигентность же только, а за некоторые действия? Приходили агенты охранного отделения, которые замешивались в партию, которые проходили этот стаж и там возвышались.
Трусев[ич]: Я должен сказать, что в такие технические вопросы я, как директор Департамента, который поставил Департамент на совершенно новую ногу, я в эти детали не мог войти.
Предс[едатель]: Какие же это детали? Это общий вопрос политической агентуры. Важно не то, как Вы смотрели, а важно, как было в Департаменте в бытность вашу директором Департамента.
Трусев[ич]: В Департаменте были такие сведения. Я должен пояснить, не кроется ли тут какого-нибудь недоразумения в отношении меня? До меня Департамент полиции имел свою агентуру, и там были лица, которые вели непосредственные сношения с сотрудниками. Когда я вступил в должность директора, я, до принятия этой должности, поставил целый ряд условий покойному Столыпину, и, между прочим, условие о совершенном очищении Департамента полиции.
Предс[едатель]: Что же Вы думаете: существование Азефа, в качестве агента Департамента полиции, есть соблюдение или нарушение этого условия?
Трусев[ич]: Безусловно соблюдение. Потому что ни один чин Департамента полиции с Азефом не имел никакого отношения.
Предс[едатель]: За исключением, может быть, Герасимова?
Трусев[ич]: Он не чин Департамента полиции. Охранное отделение – это есть местное учреждение.
Предс[едатель]: Так что Вы оберегали чистоту учреждения на Фонтанке, и Вас не касалось то, что делалось на Мойке?
Трусев[ич]: Несомненно. Я стоял на точке зрения, которая вытекает из закона общего положения. Если мы возьмем, например, окружный суд и министерство. Так же точно я смотрел и на Департамент полиции, как на орган министерства.
Предс[едатель]: Значит, Азеф мог с Герасимовым устроить террористическое покушение, и к Вам это не имело отношения?
Трусев[ич]: Если бы Герасимов мне сказал прямо об этом, я бы знал, а если [бы] он с Азефом устроил что-нибудь тайное, я бы не знал.
Предс[едатель]: Вы изволили точно указать на то, как Вы понимаете участие сотрудников в разных сообществах, и говорите, что их преступность находится в прямой зависимости от цели. Если они преследуют цели осведомительные, то что бы они ни совершили — это безразлично. А если они участвуют в боевых организациях, тогда…
Трусев[ич]: Вопрос в том, предпринимает он что-нибудь или нет, если он не участвует в создании террористических актов…
Предс[едатель]: Вы юрист, Вы отличаете участие в сообществе, наказуемое по ст. 102, от участия в убийстве должностного лица? Ведь если он организует убийство, то он участник по ст. 13 или 51 Угол[овного] Улож[ения], а если он убийства не организует, а принадлежит к сообществу, которое организует убийство, то он отвечает по ст. 102 Угол[овного] Улож[ения].
Трусев[ич]: Это единственное положение, которое создалось веками и существует.
Предс[едатель]: Слава богу, теперь уже не существует.
Трусев[ич]: Если бы какому-нибудь строю пришлось отстаивать свое существование, он не может без этого обойтись. Я могу сослаться на Францию, где все существует, как у нас, это безусловно. Значит, тут ставится дилемма: либо дать простор террору, чтобы направо и налево совершались убийства, либо бороться такими приемами, которые были установлены спокон веков.
Предс[едатель]: Вы изволили быть на верхушке этой лестницы. Разве Вы не считаете, что обязанность слуг государства, лиц, управляющих государством – достигать цели средствами прямыми и чистыми, а не становиться на точку зрения принципов, что цель оправдывает средства, как подсказывает мне сенатор Иванов.
Трусев[ич]: Вы совершенно правильно ставите этот вопрос в отношении прямого действия. Я говорю не только по отношению к бывшему строю, но и к какому угодно. Если есть противник, который старается этот строй опровергнуть. Если бы это движение не шло подпольно, скрыто, тайно, то, конечно, борьба была бы возможна, но я не могу себе представить – тогда надо идти дальше и сказать, что прямой способ борьбы с этим движением — удовлетворение всех требований, которые предъявлялись в самых разнообразных формах. Вот это я понимаю, если прямого пути нет, то приходится принимать тот прием, который отвечает самому характеру революционного действия – это совершенно безысходный вывод, потому что как можно бороться с движением, течением или предприятием, которое совершается тайно, как можно с ним бороться открыто? Опять-таки провожу параллель между общеуголовными и политическими делами. То же самое, если брать общеуголовное дело, скажем, кражу…
Иванов: И если сыщик участвует в этой краже?
Трусев[ич]: Тогда он отвечает. Я к этому и веду, я Вас уверяю, что если задачей полицейской власти будет предупреждение действий этой шайки и раскрытие ее еще до того, как она это сделала, то я считаю, что это и без полицейской власти – не допускать преступлений, потому что тогда было бы еще более2, тогда будет агент входить в эту шайку, и его обязанности сводятся к предупреждению преступлений. Если преступление совершилось […]3 агента, то это только может его расчет, потому что весь смысл агента – это есть предупреждение задуманных преступлений. Мы не можем взять отдельное лицо, отдельного преступника, совершающего кражу, и сказать, собирается он совершить ее или нет. Но мы знаем прекрасно, что [есть] люди, которые занимаются в виде профессии кражами, и если туда попадает агент сыскного отделения, то это дает возможность предупредить.
Председ[атель]: Вам известны задачи боевой организации, боевая организация партии с.-р. поставила себе задачей устранять систематически целый ряд лиц, которых она считает врагами народа, и этим путем идти к осуществлению нового строя. Так что задачей боевой организации являются политические убийства, потому они и боевые. У Вас агент, который, по Вашему мнению, там сидит и ничего не делает. Эта организация совершает ряд террористических актов. Какое Ваше отношение к этому агенту, кроме того, что агент ходит в Департамент полиции не на Фонтанку, а на Мойку, в охран[ное] отделение?
Трусев[ич]: Для меня совершенно ясно. Если мне говорят, что начальник охр[анного] отделения осведомлен о действиях боевой организации, так как у него там есть агентура, и если совершается какое-нибудь преступление, то ему ставится вопрос ребром: зачем же Ваша агентура?
Председ[атель]: Вы ставили этот вопрос Герасимову?
Трусев[ич]: Я что-то сомневаюсь, были ли при мне действия боевой организации в партии с.-р. В мое время действовала группа максималистов, в которой агентуры не было, поэтому она совершала целый ряд жесточайших преступлений. Что касается до партии с.-р., то, может быть, Вам известны случаи?
Председ[атель]: Я могу Вам сказать. Покушение в Москве на Рейнбота, на Гершельмана, убийство фон-дер Лауница, приготовление к убийству Николая Николаевича, так называемый процесс Щегловитова, процесс о приготовлении к цареубийству — целый ряд террористических актов.
Трусев[ич]: Я считал, что приготовление к убийству Николая Николаевича – это было дело максималистов. А относительно остальных партий я должен сказать, что, может быть, Вам покажется странным и невероятным, но фамилию Азефа я узнал, когда он был уже разоблачен.
Председ[атель]: Но, может быть, Вы уже знали его агентурную кличку? Затем, Вы не могли не знать из докладов Герасимова, что в боевом центре партии с.-р. имеется секретный сотрудник.
Трусев[ич]: У меня было такое впечатление, что агентура существует в центральном комитете и всегда был этого мнения, и только этим мог объяснить, что когда боевая организация осуществляла какое-нибудь предприятие, потому именно, что сотрудник в центральном комитете не был осведомлен.
Председ[атель]: Так Вы признаете, что Вы знали или предполагали, что Азеф находится в центральном комитете?
Трусев[ич]: Простите, не Азеф, а что сотрудник, что агентура охр[анного] отделения имеет отношение к центральному комитету.
Предс[едатель]: Вы знаете, что задачей центр[ального] комит[ета] всякой политической партии является руководство деятельностью партии? Как же Вы относились к тому, что, как Вы сами сейчас сказали, в центральной группе в партии, тогда признававшейся преступной, в группе, которая руководила деятельностью партии, стоит в течение ряда лет, в то самое время, когда Вы были директором Департамента полиции, агент Герасимова?
Трусев[ич]: Это так формулируется, а в жизни немножко иначе. Сказать, что у Герасимова был один агент в течение этих лет, я не могу, я этого не знаю, мне об этом Герасимов не докладывал.
Председ[атель]: Но несколько агентов – это еще хуже.
Трусев[ич]: Это доказывает известную осведомленность мою о технике дела. Мне докладывал Герасимов, как это делается. Он является и говорил: «По моим сведениям, вот, что делается, что затевается, что предполагается, то-то и то-то задумано, такие-то меры принимаются». Вот в чем состоял доклад. Иногда мне приходилось знакомиться со старыми делами. Я видел, что лицо определенно находится в близких отношениях с членами какой-нибудь организации…
Председ[атель]: Это по старым делам, а разве Вы не интересовались новыми текущими делами?
Трусев[ич]: Конструкция самой агентуры, она меня не интересовала.
Председ[атель]: Но Вас не мог не интересовать вопрос о том, что деятельность учреждения, которое ставит себе задачей предупреждение и пресечение преступлений, не есть ли сама преступна.
Трусев[ич]: Этого не может быть. Что-нибудь одно: или надо было Департаменту полиции отказаться от борьбы с террором, или оставаться при тех средствах, которые были выработаны практикой в течение нескольких лет.
Председ[атель]: Т.е. оставаться при Азефах больших и маленьких.
Трусев[ич]: Я говорю, или Департаменту полиции надо было отвергнуть свое существование, задачей которого, как Вы изволили правильно выразиться, является предупреждение и пресечение преступлений, или ему надо было отказаться от этой деятельности, ибо другого пути практика не только русской, но и всех иностранных держав, не выработала, кроме осведомлений. По отношению к Азефу я говорю, что фамилию я узнал впоследствии. Например, если бы так поставить вопрос: он много лет состоял сотрудником – опять-таки, я не утверждаю и, кажется, он имел непосредственное отношение к Департаменту полиции, – если бы меня спросили – что, Герасимов сейчас обладает сотрудником тем ли самым, который был прежде в Департаменте полиции – я бы не мог разобраться, потому что я считал, что положение директора Департамента полиции вовсе не таково, чтобы ему заниматься техникой. Его дело только вести общее дело. Я должен отметить, что в мое время, когда я был директором Департамента полиции, то за все время существования Департамента, не было выполнено такой массы законодательных реформ, которая была выполнена при мне.
Председ[атель]: Ведь Деп[артамент] полиции, ведь не законод[ательное] учрежд[ение], не заменяет Гос[ударственной] Думы, но одну реформу — постановку сыска политического не на преступную, а на законную почву, эту реформу все-таки нужно было провести Департаменту полиции.
Трусев[ич]: Я на эту тему говорил с некоторыми лицами, не принадлежащими даже к бюрократическому строю, и я всегда говорил: «Научите, как это сделать практически». Это было бы несомненно выполнено.
Председ[атель]: Но Вы не находите, что тогда нужно было закрыть Департамент полиции или уйти из него, если он борется с преступлениями, хотя бы политическими, преступными способами?
Трусев[ич]: С точки зрения охраны гос[ударственного] строя – это был прием узаконенный практикой – жизнью, столетиями.
Председ[атель]: Ну, насчет столетий нужно справиться с историей. Какое дело государству, что практика узаконяет – беззаконие или нет? Что значит узаконение практикой? Закон должен бороться с практикой во имя своего торжества, а не говорить, что беззаконие узаконено практикой – это есть уничтожение закона.
Трусев[ич]: Вы знаете целый ряд явлений, который установлен обычаями, usus’ом. Весь вопрос в том, в силу чего это создалось. Я говорю, что если бы я поставил такой вопрос, это ни к чему не привело бы. Для каждого государственного строя это есть вопрос жизни и смерти. Если можно так выразиться, подводя под известную норму закона – это есть создание необходимой обороны. Что-нибудь одно: или ему надо отказаться от своего существования, или ему нужно принять те единственные практические доступные меры, которые возможны.
Председ[атель]: Что, по Вашему мнению, нет в настоящий момент государства, которое бы не имело на своей службе Азефов и не совершало бы убийств очень высоких должностных лиц при участии, содействии или, по крайней мере, с ведома агента, который получает деньги?
Трусев[ич]: Я думаю, что надо различать. Это есть такое ненормальное явление – участие в таких действиях – которое не терпимо ни с какой точки зрения.
Председ[атель]: Но оно терпелось. Вы говорите, что Азеф существовал целый ряд лет.
Трусев[ич]: Я говорил: если он существовал, кажется, так. Во всяком случае, я не знал, кто это был. Я просил бы отметить, что личность этого агента мне была неизвестна. Если взять во Франции положение парижского департамента полиции, там то же самое: у них те же сотрудники в анархических организациях, там идет борьба с анархией. Возьмем самую упрощенную форму государственного строя – Гамбург, вольный город. Я перед реформой полиции осведомлялся: там ведут борьбу с легализированными обществами, которые подрывают тот строй, который там существует, и то же самое, есть люди, которые стоят в этих обществах и доставляют сведения.
Предс[едатель]: Мы говорим об инструкции, которая была выработана в 1907 году. Какое Вы принимали участие в разработке этой инструкции по тайному и явному, т.е. по внутреннему и внешнему наблюдению?
Трусев[ич]: Она была составлена, не помню, кем из чинов Департамента. Проект мне был представлен, и я его изменил. В каких отношениях я изменил и в чем дополнил, я не помню. Это было 10 лет тому назад.
Председ[атель]: Вы утвердили его.
Трусев[ич]: Насколько помню, он был утвержден министром.
Председ[атель]: Вы не помните, кто из чинов Департамента полиции принимал участие в выработке этой инструкции?
Трусев[ич]: Не помню. Она составлялась особым отделением. Кто раньше принимал участие, я не могу сказать, — это было 10 лет тому назад.
Председ[атель]: Не было ли таких агентов главнейших, которые бы ведали Департаментом полиции?
Трус[евич]: В мое время не было.
Предс[едатель]: Не было ли тайных сведений, особенно секретных, в распоряжении Департамента полиции и которые хранились бы в недрах самого Департамента полиции?
Трусев[ич]: Особо секретных я не помню. Был архив. Может быть, какие-нибудь старые записки. Одним словом, никакого специального помещения для хранения этих дел (Вы в этом смысле спрашиваете) я не помню.
Председ[атель]: Этим помещением не был ли несгораемый шкаф, который стоял в комнате директора?
Трусев[ич]: Я такого распоряжения не делал. Должен сказать, что когда я вступил в должность, то Департамент полиции функционировал уже много лет и, если какому-нибудь отделению было сказано, что оно должно перенести и хранить свои дела в таком-то ящике, то так и делалось. Я не распоряжался этим.
Председ[атель]: Вы говорите, что выработка этой инструкции прошла при участии особого отделения. При Вас особым отделением заведовал Васильев?
Трусев[ич]: Да, но не помню, был ли он в 1907 году.
Председ[атель]: Вернемся к делу с.-д. фракции 2-й Гос[ударственной] Думы. Вам не стало известно, что в этом деле и в деятельности этой группы принимали участие два важных агента — Шорникова и Бродский?
Трусев[ич]: Я об этом, конечно, был осведомлен, но не в то время, когда был директором Департамента, а когда началось разоблачение по этому поводу в 3-й Гос[ударственной] Думе.
Председ[атель]: Нет, это к тому времени, когда это дело создавалось.
Трусев[ич]: Это совершенно недопустимая вещь.
Председ[атель]: Вам неизвестно, что архив этой военной организации, т.-е. документы, что они хранились в Петроградском охр[анном] отделении некоторое время?
Трусев[ич]: Безусловно нет. Это доказано?
Председ[атель]: Да, это устанавливается; т. е. в охр[анном] отделении или в распоряжении тех лиц, которые руководили секретными сотрудниками.
Трусев[ич]: На это я Вам не умею сказать, во всяком случае, это было бы, с моей точки зрения, недопустимое явление, чтобы они хранились в охр[анном] отделении.
Председ[атель]: Вы не помните, что серьезным обстоятельством, инкриминировавшимся обвиняемым, являлось сочинение наказа войскам, кажется, Петроградского гарнизона, который был передан членом фракции с.-д. и был арестован.
Трусев[ич]: Относительно этого я должен сказать, насколько мне помнится, дело шло таким порядком: были произведены обыски, и, кажется, все это дело было передано сразу в руки судебной власти, потому что результаты обысков мне были, в общих чертах, доложены.
Председ[атель]: Я и веду к этому мой вопрос. Не помните ли Вы, что Столыпин желал этого, и Вы сделали соответствующее распоряжение, иметь еще до обыска на просмотр вот этот самый наказ и что это желание было исполнено. Наказ был получен чинами Петроградского охр[анного] отд[еления], и о нем было доложено Вам и Столыпину и Макарову.
Трусев[ич]: Не помню этого. Может быть это в ряду общих докладов, так сказать, было. Я не знаю, как понимается в смысле предъявления его Департаменту. Я не знаю, может быть, мне Герасимов говорил о том, что выработан такой-то наказ и содержание его известно, потому что ему агент об этом доложил. Это совершенно возможная вещь. Во всяком случае, я могу утверждать одно, что не было ни с чьей стороны никакой инициативы в создании этого наказа. А если сам по себе наказ был известен сотрудникам, то очень может быть, что он сообщил.
Предс[едатель]: Почему же Вы можете утверждать это, когда Вы в других местах Вашего объяснения говорите, и это, конечно, очень правильно, что Вы не могли же войти в детали деятельности ваших подчиненных?
Трус[евич]: Я же завишу от доклада. Я говорю, я допускаю совершенно, может быть, что если Герасимов был осведомлен об этом наказе, может быть, даже очень детально, если он мне об этом доложил, то я знал. Было ли это, я теперь за давностью времени помнить не могу. Конечно, слышал, крупное дело было, но чтобы отдельные эпизоды помнить, не могу. Я допускаю, что если Герасимов от своей агентуры узнал об этом, очень может быть, что он мне об этом доложил, и я, может быть, знал содержание этого наказа.
Предс[едатель]: Т.е., с Вашей точки зрения, это допустимо. Вы знаете и затем предоставляете течь событиям своим чередом, группироваться людям около этого наказа, этот наказ куда-то нести и потом там загребать кучу еще большую людей, которые, может быть, не были бы захвачены, если бы подчиненные Вам люди…
Трус[евич]: Мне было бы интересно. Если это установлено у вас, так интересно было бы сопоставить сроки, когда, скажем, Герасимов мог знать об этом наказе и через сколько времени были произведены обыски.
Предс[едатель]: Он сам говорил, что он знал заранее, что копия была доставлена.
Трус[евич]: Я отвечаю только на Ваш вопрос. Если прошло два-три дня, то, вероятно, это не имело такого значения. Я говорю, что подлинный наказ, это наверное, я никогда его не видал, чтобы подлинный наказ был в охр[анном] отд[елении], а если сотрудник его воспроизводил весьма детально, то все равно этот наказ где-то был. Где он был, я не знаю. Восстановить его, это все детали такие, которые, конечно, трудно разобрать теперь, было ли это в средствах агентуры.
Предс[едатель]: Так что Вы думаете, когда приходят к Вашему подчиненному эти агенты с наказом, так еще остается скрытым то обстоятельство, откуда он получил этот наказ, в том смысле, что он был на собрании, принимал участие в обсуждении и редакции этого наказа, его писал и т. д.
Трус[евич]: Может быть, этого не было. Может быть, он присутствовал при выработке его.
Предс[едатель]: Вы думаете, что такой человек, как Герасимов, такой служака, Вы думаете, он мог оставить неясной для себя эту часть объяснений агента?
Трус[евич]: Видите, я с агентурой никогда не имел сношений, так что не знаю, как техника происходит, но могу сказать…
Предс[едатель]: Простите меня, как же Вы хотите утверждать, что Вы занимались только законодательством Деп[артамента] пол[иции]. Это Ваша основная задача была, несомненно, основная работа Ваша была.
Трус[евич]: Нет, я никогда так не смотрел. Я смотрел так, что это одна из задач Департ[амента] и моей работы. Но если Вы ставите себе задачу выяснить на деле какой-нибудь факт, скажем, дело фракции, то вообще положение директора Департ[амента], то, конечно, было интересно4 посмотреть на тот крупный переворот, который я произвел в Департаменте, потому что я именно совершенно иначе смотрел на Департамент.
Предс[едатель]: Получается такая картина. Получается так, что затем, чтобы реформировать Департ[амент], пришел Лопухин, за Лопухиным следуете Вы, за Вами следует Джунковский, в качестве товарища министра, который хочет реформировать, и все-таки не реформируете, и Деп[артамент] пол[иции] живет до последнего времени по-прежнему.
Трус[евич]: Эта часть, розыскная часть, действия агентуры, это было. Я утверждаю, что это будет до тех пор, пока придется какому-нибудь государственному строю отстаивать свое существование. Не будет называться Деп[артамент] пол[иции], будет называться как-нибудь иначе, но это несомненно будет. Весь вопрос только в том, вот, например, я вопрос о реформе поднял, что такое Деп[артамент] пол[иции] должен быть, с моей точки зрения, и чем он был, когда я принял его.
Предс[едатель]: Разрешите просить. Если эта часть, по Вашему мнению, имеет отношение к делу, тогда Вы будьте любезны изложить ее на отдельной бумаге в виде заявления.
Трус[евич]: Я думаю, что я просил в моем заявлении на имя министра не подробно, но тем не менее в общих чертах Вы изволили записать тогда, когда Вы у меня были, Вы отметили.
Предс[едатель]: Когда Вы подали заявление?
Трус[евич]: Там два заявления 10 марта. Одно было прошение.
Предс[едатель]: Простите, оба заявления 10 марта?
Трус[евич]: Они оба были 10-го.
Иванов: По поводу Вашей части этого указания?
Предс[едатель]: Относительно Деп[артамента] пол[иции].
Трус[евич]: Там, между прочим, говорится о том, как я вошел в Департамент и что было сделано. Самое лучшее доказательство, как это было реформировано, в розыскном отделе. До меня был в Деп[артаменте] пол[иции] какой-то отряд филеров. Я совершенно его уничтожил.
Предс[едатель]: Не будем входить в детали. Мы прочтем в Вашем заявлении. Если что неясно, мы тогда у Вас спросим. Так вот, значит, Вы были осведомлены в самых общих чертах об арестах в связи с делом Думы 2-ой, т.е. социал-демократической фракции, и в деталях этого дела. Детали Вам неизвестны.
Трус[евич]: Часть я не помню, потому что это было 10 лет тому назад. Я в подробности не входил по той простой причине, что, как мне кажется, как мне припоминается, это дело поступило сразу в ведение судебных властей, оно после обыска было передано судебным властям.
Предс[едатель]: Теперь скажите, пожалуйста, что Вы помните относительно того момента, более позднего, когда, так сказать, стали поступать к Вам сведения об объявлении Шорниковой, о том, что она появилась. Скажите, пожалуйста, ведь Вам известно, что Шорникова не была арестована в момент ликвидации, так называемой, ликвидации.
Трус[евич]: Очевидно. Тогда, когда была ликвидация, я видел, что такой фамилии не было.
Предс[едатель]: И Вы считаете нормальным это. Вы знаете, может быть, что ей дали денег и паспорт, чтобы она скрылась.
Трус[евич]: Понятия не имею. Когда она получила паспорт?
Предс[едатель]: После ареста этой группы. Но Вы считаете нормальным не заарестование этого своего агента и принятие мер к тому, чтобы она скрылась. Вам представляется это законным?
Трус[евич]: Я говорю, что это есть то положение, которое вызывается прямо необходимостью обставленной известным строем. Я должен сказать одно, как Вы смотрите ретроспективно, это все представляется совершенно иначе, чем представляется с точки зрения директора Департ[амента] в ту минуту.
Предс[едатель]: Давайте остановимся на одной вещи. Департ[амент] пол[иции] отпускает бежать г-жу Шорникову, даже допустим на минуту, дает ей паспорт и деньги, чтобы она уезжала. Затем следователь, как и все следователи, пишет постановление о привлечении этой госпожи по 102 ст. угол[овного] улож[ения], о чем сообщает Департ[аменту] полиции, и Департ[амент] пол[иции] в розыскные ведомости помещает Шорникову, что она разыскивается и подлежит задержанию. Как Вам представляется такая двуликая деятельность Деп[артамента] пол[иции]? С одной стороны он отпускает члена этого сообщества, с другой стороны, это делает орган Мин[истерства] вн[утренних] дел, а орган Мин[истерства] юстиц[ии] того агента привлекает по 102 ст. и сообщает органу Мин[истерства] вн[утренних] дел. И орган Мин[истерства] вн[утренних] дел за государственный счет пользуется трудом чиновника, который пишет: такую-то женщину нужно арестовать, ибо она преступница, разыскать ее. Так сказать, эта двуликость двух ведомств и двуликость даже одного, органа одного ведомства, двуликость самого Деп[артамента] пол[иции].
Трус[евич]: Это было бы совершенно справедливо, если бы Деп[артамент] пол[иции] знал, кто Шорникова, фамилию. Я думаю, что если пересмотрят дела Деп[артамента] пол[иции], вероятно, ни одной фамилии там ее нет.
Предс[едатель]: Т.е. Вы утверждаете, что Герасимов не знал…
Трус[евич]: Герасимов не есть чин Деп[артамента].
Предс[едатель]: Я забыл, что это на Мойке, а Вы сидели на Фонтанке.
Трус[евич]: Это другое дело, присылает следователь: разыскать. Чиновник об этом пишет в розыскной журнал. Но если эта Шорникова Департ[аменте] была в алфавите, могли бы чиновники искать: «позвольте, вот такая фамилия есть».
Предс[едатель]: Вам не кажется, что так отвечать мог бы помощник столоначальника, которому ставилась в вину какая-нибудь канцелярская описка. Он бы сказал: «Там на букву “Ш” Шорникова, а Ирина на букву “И”». Но позвольте, Вы стояли во главе учреждения, которое все время тем и страдало, что стремилось играть политическую роль в жизни страны.
Трус[евич]: Я это именно привел в доказательство того, что директор Департамента не касался такого вопроса, кто помещен в розыскную ведомость, которая подписывалась, вероятно, начальником отделения и чисто механическая была работа. Вы задаете вопрос, как это могло быть, что одно и то же учреждение играло по отношению к одному и тому же лицу двоякую роль. Я говорю, что это совершенно иначе было бы, если бы знали, что агент Герасимова назывался Шорниковой. Это совершенно естественно и, вероятно, очень часто это бывало, если следователи привлекали, то разыскивали. Это совершенно, по-моему, возможная вещь.
Предс[едатель]: Это совершенно непонятно, если знать дело так, как Вы знаете, и так, как я знаю. Если представить себе, что следователь, когда пишет постановление, он знает о том деле, по которому она привлекается, он сообщает Вашим, он в постоянном сношении с полицией и в том числе и с Деп[артаментом] пол[иции]. И путем совершенно такого минимума внимания, а для Герасимова не нужно было никакого внимания, можно было установить, что это Ваш агент. Какой бы кличкой Герасимов ни окрестил, это все равно есть то самое лицо, и никакого сомнения в этом не могло быть ни для кого.
Трус[евич]: Для Герасимова, вероятно, не было сомнения, но до меня это даже не доходило.
Предс[едатель]: Это имеет прямое отношение к вопросу, который я позволил себе раньше поставить. Вы распространились на тему о составе преступления по 102 ст. Выходит, что ваши агенты не виноваты по 102. Во всяком случае, это дело суда, и что судебный следователь Шорникову привлекает туда, а Вы, может быть, знаете, что их ожидало.
Трус[евич]: Если они были уличены, их осуждали. Я докладывал, что я сам возбудил несколько таких дел.
Предс[едатель]: Вы помните, что в сентябре 1907 г. стали поступать сведения, что Екатерина Шорникова обнаружилась и заявила, что она служила сотрудницей Петроградского охр[анного] отд[еления] по с.-д. Вы получили такое сведение. Что, собственно говоря, должны были по этому поводу сделать и что Вы сделали?
Трус[евич]: Я решительно не помню. Получал ли я такое сведение. Если установлено, что я его получил, то, вероятно, потребовал объяснений от Герасимова, что это значит. А какие распоряжения я сделал, не могу сказать.
Предс[едатель]: Почему от Герасимова?
Трус[евич]: Потому что это было дело Петрогр[адского] охр[анного] отд[еления]. Меня интересует. Мне было известно бюро такое. Очевидно, я потребовал объяснения.
Предс[едатель]: Вы были в 1913 г.
Трус[евич]: Я в 1909 ушел.
Предс[едатель]: Тогда она наконец сама заставила себя задержать, но тем не менее, по делу устанавливается, что в сентябре месяце, когда, кажется, и процесс не был поставлен, до суда, разыскиваемая обвиняемая по 102 ст. обнаружена полковником Климовым. По вопросу о том, известно Вам или нет? (Предъявляет документ.) Ваша рука или нет?
Трус[евич]: То, что я говорю: «прошу ген[ерала] Герасимова переговорить».
Предс[едатель]: Это Ваша рука? (Показывает).
Трус[евич]: Это моя. А это, вероятно, не сумею сказать чья.
Предс[едатель]: Вы так сказали, как будто все обстоит благополучно. Вы с Герасимовым поговорили, что сказал Герасимов?
Трус[евич]: Что он сказал, я совершенно не помню.
Предс[едатель]: Предъявлен документ — разбор шифрованной телеграммы на имя директора Департамента полиции от 21 сентября 1907 г. из дела № 562 [по] делопроизводству о Шорниковой. Ну вот, видите ли, что Вами было сделано, когда эта госпожа нашлась.
Трус[евич]: Я не знаю, что там телеграфировалось.
Предс[едатель]: (читает): «Екатерина Шорникова обнаружена. № 16-81 16-96». Это, вероятно, розыскные ведомости, – «наблюдение установлено» (читает).
Трус[евич]: Вероятно, даже наверное, я вызвал Герасимова и спросил его о наблюдении. Что он мне тогда сказал, я, конечно, не помню.
Предс[едатель]: Но вот, одним словом, это было в 1907 году, а в 1908 – Вы ушли 9 марта 1909 года – она на свободе. Почему мог получиться такой результат, что Шорникову нужно было оставить на свободе?
Трус[евич]: Потому что она была сотруднице й, это общее положение.
Предс[едатель]: Это Вам представляется нормальным?
Трус[евич]: Я не знаю, была ли она привлечена. Это громадная разница.
Предс[едатель]: Позвольте, она разыскивалась судебным следователем за № 681.
Трус[евич]: Я не помню, как это сопоставлено было.
Щегол[ев]: Судебный следователь по важнейшим делам обратился в Деп[артамент] пол[иции] с указанием на то, что есть сведение, что товарищ Ирина уехала из Петербурга, по сведениям, в Казань. Она таких-то примет. После этого Деп[артамент] пол[иции] уведомил начальника Казанского жандармск[ого] управления установить эту Шорникову. После этого начальник жандармского управления уведомил, что на такой-то номер он сообщает, что установлено.
Трус[евич]: Совершенно ясный путь. Первое распоряжение о том, чтобы установить наблюдение, ясно доказывает, что Деп[артамент] пол[иции] никакого представления не имел,что это агент.
Предс[едатель]: И после бумаги телеграфного указания жандармского управления?
Трус[евич]: Нет, после этой телеграммы, когда она заявила, это, очевидно, обнаружилось уже.
Предс[едатель]: Почему же из того, что начальник Казанского отдел[ения] не посылает. Из чего же это следует?
Трус[евич]: Мы сами ее разыскивали усиленным образом. Значит, очевидное дело, Департ[амент] не знал, что это агент.
Предс[едатель]: Нет, Вы ее не разыскивали, Вы написали формально бумагу, а когда Вы ее нашли, так Вы позволили ей опять остаться на свободе. Из этого следует, что Вы ее не разыскивали. Вы бумаги писали, но не разыскивали.
Трус[евич]: Нет, простите, я утверждаю, что мы разыскивали.
Предс[едатель]: Что бумаги ходили.
Трус[евич]: Ее фактически разыскивали.
Предс[едатель]: А когда ее разыскали, то оставили на свободе.
Трус[евич]: Тогда только обнаружилось для Департ[амента], что это агент.
Щегол[ев]: Для Департамента было ясно раньше, потому что следователь просит разыскать и представить ее. Департ[амент] пол[иции] дал телеграмму начальнику Казанского жандармского управления установить ее только, а не арестовать. Значит, Департамент в это время был осведомлен.
Трус[евич]: Вероятно. Если бы Департамент остановился на этой почве, то не делал бы этого.
Предс[едатель]: О чем вы говорили с г[енералом] Герасимовым?
Трус[евич]: Просто не помню. Если моей резолюции нет, то дело кончилось словесным докладом.
Предс[едатель]: Но как Вы объясните следующее явление. Потом эта госпожа, которая безуспешно разыскивалась судебным следователем, ибо она была привлечена по 102 ст., и Вы это обнаружили, Вы не заарестовали, этой госпоже вздумалось поступить в общину Красного Креста, и начальник Казанск[ого] жанд[армского] управл[ения], с которым, очевидно, она там сотрудничала, пишет Вам от 24 октября 1907 г. о том, что во вверенное ему [у] правление вновь явилась Шорникова … (читает) «говорит, что начальница общины требует от нее5 свидетельство о политической благонадежности…» Как Вы тогда поступили с тем, что Ваша бывшая агентша, а ныне агентша Казанск[ого] жанд[армского] упр[авления], привлеченная по 102 ст., хочет послужить и потому желает иметь свидетельство о политической благонадежности, тогда как сотни тысяч русских студентов безуспешно добивались получить от Деп[артамента] пол[иции] это свидетельство? Вы не помните, что сделал Департам[ент]?
Трус[евич]: Нет, этой переписки не помню.
Предс[едатель]: Я могу сказать. Это Ваша резолюция или кого-нибудь другого? (Предъявляет документ).
Трус[евич]: Тут нет отметки, что доложено директору Департамента. Так что я говорю, что не помню такого факта. Это такой факт, который бы остался в памяти.
Предс[едатель]: Так вот, видите ли, значит, кто-то такой, может быть, Васильев, это мы спросим, послал эту бумагу при совершенно конфиденциальном письме ген[ералу] Герасимову с просьбой дать заключение. И ген[ерал] Герасимов пишет милостивому государю Алексею Тихоновичу, что вследствие письма он уведомляет, что Екатерина Шорникова безусловно личность благонадежная, … (читает) «оказывала содействие в борьбе с революцией. Ввиду сего, ей следует выдать просимое свидетельство». И здесь надпись: «срочно сообщить полковнику Калинину». Как, собственно говоря, Ваш Департ[амент] выдает свидетельство о политической благонадежности лицу, которое одновременно с этим разыскивается по обвинению в политическом преступлении по 102 ст.?
Трус[евич]: Все мы возвращаемся к тому же вопросу. Это сотрудник, который участвовал в организации.
Предс[едатель]: Т.е. благонадежный человек.
Трус[евич]: С точки зрения благонадежности для государства, он, конечно, не опасен.
Предс[едатель]: Так что Вы считаете, что такой человек, которого ведомство правосудия, хотя бы и возглавленное Щегловитовым, чтобы такой обвиняемый по 102 ст., которому каторга грозит, получал свидетельство о благонадежности? Вы себе представляете, что все это переворачивается в нашей беседе?
Трус[евич]: Этот вопрос я совершенно не помню. Думаю, что мне не было доложено. Я бы прямо сказал, что это совершенно лишнее занятие.
Предс[едатель]: Что?
Трус[евич]: Какие-то там свидетельства выдавать для представления в общество Красного Креста.
Предс[едатель]: Это происходит не на Мойке, а на Фонтанке.
Трус[евич]: Если бы мне пришлось натолкнуться, то я бы сказал: бросьте это дело. Не все ли равно, куда она поступит. Снабжать своего агента какими-нибудь документами – это было неправильно.
Предс[едатель]: Ну а дальше идет устройство г-жи Шорниковой на местечко. Дальше Шорникова во Владивостоке. Идет телеграмма из этого же дела Деп[артамента] пол[иции] во Владивосток начальнику охранного отдел[ения]: «желаете ли принять опытную сотрудницу с.-д., жалования 50 руб., на проезд 100…» (читает).
Трус[евич]: Не знаю, вероятно.
Предс[едатель]: Вы считаете это тоже нормальным?
Трус[евич]: Нет, это едва ли нормально. В сущности, это должен был делать тот, кто сносился с Шорниковой. Я в этих сношениях не принимал участия. Во-первых, не помню, а во-вторых, это тоже в мое время было или нет…
Предс[едатель]: Это было 19 марта 1908 г. Она бегает, снабжена свидетельством о благонадежности, служит в обществе Красного Креста и в качестве специалистки по социал-демократическим военным организациям рекомендуется во Владивосток, и эта рекомендация во Владивостоке принимается. (Предъявляет документ.) Вот это Вы не помните, чей почерк?
Трусевич: Не помню.
Предс[едатель]: Это делается в реформированном вами Департаменте полиции? Затем, это дело имеет продолжение. «Недогадливый начальник Казанского жандармского управления 19 сентября сообщает Департаменту полиции, что циркуляром от 2 августа текущего года разыскивается Екатерина Шорникова, подлежащая обыску и аресту. (Читает) Вот, что сделать надлежит. Вы знаете, что делает Департамент полиции? «Телеграфировать лично. Циркуляр не применять, руководствоваться телеграммой 20 ноября 1907 года за № таким-то». Это подпись не Ваша, а Климовича. Вы об этом знали?
Трусев[ич]: Вообще я должен сказать, что я об Шорниковой совершенно никакого представления, как о какой-нибудь личности, которая принимает участие в Департаменте, понятия не имел.
Предс[едатель]: Вам известно, что эта история имеет продолжение? Что Шорникова не удовлетворилась местом в общине казанского Красного Креста, пожелала быть сиделицей винной лавки, и что ей на залог, который требуется от сиделицы, высылается из Департамента полиции 300 рублей. Я должен предупредить, что это было после того, как Вы ушли.
Трусев[ич]: Откуда же мне это знать? Я порвал все сношения не только с Департаментом, но и со всем его личным составом. Я понятия не имел, что там было дальше.
Предс[едатель]: Значит, этот вопрос о заарестовании Шорниковой проходил, когда Вас уже не было? Это было в 1913 году. Теперь, что Вам известно по делу Никитенко?
Трусев[ич]: Я прошу Вас не забывать, что все это было десять и более лет тому назад.
Предс[едатель]: Это дело коллективного творчества Герасимова и Спиридовича. Оно только Вам докладывалось, но шло мимо Вас. Это знаменитое дело о приготовлении к цареубийству. Дело сына заведующего царскосельской почтово-телеграфной конторой Наумова, Пурица6 и мног[их] друг[их].
Трусев[ич]: Это судебное дело?
Предс[едатель]: Это судебное дело настолько, что трое были казнены. Там фигурировал казак-конвоец его величества Ратимов. Вы помните?
Трусев[ич]: В общем я припоминаю, что такое дело было.
Председат[ель]: Что Вам докладывали об этом деле? Вы не помните или Вы отвергаете, что Вам докладывали?
Трусев[ич]: Вероятно, докладывали, безусловно. Я отчего спросил – было это судебное дело или нет…
Председат[ель]: Нет, докладывали Вам в момент открытия этого дела?
Трусев[ич]: Вероятно, если мне докладывали, то стереотипно, как и все докладывали – что получены начальником охранного отделения сведения о том, что то-то и то-то замышляется. Меня интересовали совершенно не детали, а что дело розыскное поставлено так, что можно предупредить убийство или цареубийство, только с этой точки зрения. А как выполнялось технически оно выполнялось – меня это не касалось.
Председ[атель]: Что вам известно по делу об убийстве Карпова? Петров…? Этим агентом полиции.
Трусев[ич]: Когда это было? Вы можете мне это сказать?
Председ[атель]: В декабре 1908 года.
Трусев[ич]: Конечно, было известно, что было совершено убийство, не помню, когда, во всяком случае, не тогда, когда подготовлялось. Я не помню, кто его заменил.
Иванов: Это было 8 декабря 1909 года.
Трусев[ич]: Я могу только предположительно говорить.
Иванов: Тут вопрос не об убийстве, а не припоминаете ли Вы обстоятельства, при которых некто Петров, по кличке Южный, даже была кличка Филатов, был приглашен в Петроград в качестве агента из Саратова?
Трусев[ич]: Этого я не помню.
Иванов: Не помните, чтобы Вам была прислана от Семигановского, начальника Саратовского охранного отделения7, телеграмма о том, что имеется очень серьезный агент, который может сообщить сведения государственной важности?
Трусев[ич]: Не помню.
Иванов: Вы помните, что он был осужден в каторжные работы и бежал, и был возбужден перед Вами вопрос, нельзя ли как-нибудь его освободить и получить разрешение от Вас для устройства ему побега?
Трусев[ич]: Не помню.
Иванов: Не помните, что Курлов принимал тут участие? Это очень серьезная обстановка.
Трусев[ич]: Я не знаю. Думается мне, что я на это согласие едва ли давал, если действительно так, что он был осужден.
Предс[едатель]: Тут нужно будет установить.
Иванов: Телеграмма была на Ваше имя. Потом была дополнительная бумага, которая поступила 9 марта. Может быть, Вы уже ушли? Телеграмма была до Вашего ухода.
Трусев[ич]: Не помню. Я должен вот что сказать. Это, может быть, имеет отношение. Я не помню, когда был приказ о моем назначении.
Председатель: Тут вопрос в днях.
Иванов: Телеграмма была получена раньше, а затем 9 марта была получена бумага.
Трусев[ич]: Мы бы тогда могли установить это совершенно определенно. Я должен сказать, что я фактически должность сдал раньше приказа о моем назначении, потому что я был совершенно болен и сдал должность недели за три до ухода. И если тут есть какие-нибудь резолюции, вероятно, это генерала Курлова. Все это можно установить.
Иванов: Это было за несколько дней до 9-го, но телеграмма была послана на Ваше имя. Конечно, Вы могли ее не получить.
Трусев[ич]: Я говорю, на телеграмме должна быть резолюция, какое-нибудь распоряжение. Кем она сделана?
Щеголев: Вопрос в том, что этот жандармский полковник Семигановский на Ваш запрос доводит до Вашего сведения, что это осужденный в каторжные работы и бежавший из Вятской тюрьмы и спрашивает разрешения Вашего на принятие его сотрудником на следующих условиях – ему должен быть устроен побег. Вы начинаете ему телеграфировать. Сначала предлагаете, нельзя ли обойтись таким образом: взять от него откровенные показания, а затем представить его на помилование. Но Вам этот жандармский офицер телеграфирует, что он на эти условия не идет. Тут вопрос в том – значит, подведомственное Вам лицо доносит, что в его руках находится бежавший из каторги, и Вы, вместо того, чтобы сделать какое-нибудь определенное указание, считаете возможным рассуждать о том, можно ли ему делать побег или нет.
Председатель (обращаясь к Щеголеву): Может быть это не относится к М. А8. Трусевичу?
Щеголев: Нет, эта телеграмма относится к М. А9.
Трусев[ич]: Он был арестован?
Иванов: Он из Вятки бежал, был арестован.
Трусев[ич]: Значит, не мог идти вопрос о том, чтобы его освободить. Значит, он не был освобожден. Мне Павел Алексеевич10 напомнил. Я, кажется, делал такое распоряжение и, кажется, ставил ребром вопрос – никакого освобождения, пускай даст объяснения. Ведь каждый может заявить, что он желает сделать государственное разоблачение и на этом основании будет просить освобождение. Пускай объяснит откровенно, и тогда видно будет. Если заслуга будет чрезвычайная, тогда можно будет возбудить вопрос о помиловании. Это характерный случай моего отношения к этим вопросам. Мне чрезвычайно интересно было бы установить, какого числа был приказ.
Иванов: У нас сейчас этого нет.
Предс[едатель]: Приказ был 9 марта – это по официальным данным, а когда Вы фактически оставили должность…
Трусев[ич]: Во всяком случае, я дела по фамилии никогда не могу припомнить, а по деталям я припоминаю, что я совершенно отказал в освобождении его ради разоблачения… Я бы Вас хотел спросить, собственно говоря, следствие ведется и в основание его кладется Уложен[ие] о наказ[аниях] или Уголов[ное] уложение со всеми постановлениями общ[ей] части этих кодексов? В смысле совокупности давности все это применяется?
Предс[едатель]: Да, пока все это применяется.
Трусев[ич]: Меня это интересует. Или, может быть, создаются какие-нибудь новые карательные нормы, которые могут быть применены?
Председ[атель]: Комиссия действует на основании существующих законов, а есть ли такие предположения или нет, это нам неизвестно.
Скажите, пожалуйста, Вы производили расследование по поводу действий Курлова? Мы не будем касаться того, что выражено в Вашем докладе. Нам бы хотелось спросить Вас изустно, в нескольких словах, в смысле том, как Вы, ревизовавший действия, относились к участию в этом деле Спиридовича, Кулябко и самого Курлова?
Трусев[ич]: Я не знаю, был у Вас всеподданнейший доклад или черновик?
Секретарь: Все производство.
Трусев[ич]: Мне задача была поставлена весьма узкая. В конце концов, это было поставлено в рамки производства расследования по поводу убийства Столыпина, т.е. по вопросу об организации охраны его величества и высших должностных лиц в Киеве – в этих пределах. Для меня, конечно, было это дело самое тяжелое, которое выпадало на долю, потому что это был, можно сказать, вихрь предположений. Крайние предположения высказывались – злоумышленное убийство генер[алом] Курловым Столыпина, другие говорили, что абсолютно ничего нет, что это просто промазка11 Кулябко. И в этих пределах надо было найти ту точку, которая отвечала действительности. Я не говорю, что было тяжело, что было давление со всех сторон, но я считаю, что мы провели это дело довольно удачно. Ни в одну из крайностей не впали, а выяснили хорошую середину, которая дала основания для предания Курлова и его помощника суду за бездействие и превышение власти. Два обвинения было. Надо сказать, что обвинение было поставлено в Гос[ударственном] Совете совершенно в соответствии с моим всеподданнейшим докладом. Хотя потом было произведено предварительное следствие сен[атором] Кузьминым12, но я старался настолько объективно вести расследование, что не особенно часто бывает, что административное расследование вылилось в то обвинение, которое было в постановлении Гос[ударственного] Совета. Я тогда лечился. Меня вызвали, не спрашивая моего согласия, как сенатора. Я явился и выяснил вопрос относительно того, какова моя задача, затем сразу обратился в Департамент полиции и взял там дело. Причем оказалось, что Департамент полиции был устранен от участия в этом киевском деле. Затем я отправился в Киев и начал производить допрос. Курлов и Веригин находились в Петрограде, Кулябко был в Киеве, а Спиридович в Ливадии, и мне приходилось разбрасываться. Я приехал в Киев, явился в охранное отделение и отобрал все документы. Затем приступил к допросу Кулябко. Кулябко давал крайне сбивчивые показания, и все дело вертелось на этом вопросе, был осведомлен Курлов о том, что агент Богров был допущен в театр. Я установил, что он еще два раза был в толпе, в которой находился Столыпин. Кулябко после долгих препирательств с ним и упорных с его стороны запирательств все-таки признал. Я боялся, главным образом, что Кулябко свалит вину на Курлова и прикроется его приказанием. Вот, собственно, что меня смущало и почему надо было вести дело чрезвычайно осторожно. В моем протоколе, я думаю, очень часто заметно, что я в конце концов вывел его на эту дорожку. В конце концов мне было ясно, что Курлов был осведомлен об этом. По отношению к Кулябко была обнаружена растрата с подлогом. Это дело было выделено и направлено, и он был осужден. Затем, относительно Курлова, было установлено, что агент этот участвовал, т.е. он был осведомлен о том, что агент был допущен в театр. Дело было поставлено чрезвычайно неудачно, проверки не было никакой. Я сам установил целый ряд фактов, что самым простым образом можно было проверить все заявления этого Богрова. Я припоминаю, что там какой-то Николай у него в квартире сидел. Оказывается, там была прислуга, к которой один из филеров ходил в гости, и самое пребывание этого Николая в квартире можно было проверить 20 раз. И было бы обнаружено, что это была сплошная ложь со стороны Богрова, и это я ставил в вину Кулябко.
Предс[едатель]: Вы не ставили своей задачей установить, не был ли Курлов прикосновенен и другие к самому факту убийства Столыпина?
Трусев[ич]: В каком смысле прикосновенен?
Предс[едатель]: В том, чтобы он принимал некоторое участие.
Трус[евич]: То есть, что это организованное убийство. Я начал с этого. На этом вопросе пришлось остановиться, потому что в публике, в особенности в кругах, близких к Столыпину, высказывалось это. Но я должен сказать одно, что если бы даже подобного рода мысль была, то она была бы выполнена как-нибудь иначе, а не так, как было, потому что привлечь к участию целый ряд людей, это было бы совершенно…
Предс[едатель]: Кого Вы имеете в виду?
Трусев[ич]: Веригина, Спиридовича и Кулябко.
Предс[едатель]: Могли быть свои люди.
Трусев[ич]: Я говорю, что если бы человек вел дело на умышленное убийство Столыпина, то я думаю, что они с Веригиным сделали бы как-нибудь иначе. Мне это представляется совершенно немыслимо. Затем я скажу одно, я опять к этому возвращаюсь – мотив какой-нибудь должен быть, – занять место Столыпина — единственный мог быть мотив, потому что разницы в какой-нибудь их программе я, по правде сказать, не знаю, существовала она или нет.
Предс[едатель]: А у Вас не было указаний на то, что Столыпин был во вражде, был неприятен Распутину?
Трусев[ич]: Нет. Я тогда о Распутине ничего не слыхал. Это было в 1911 году, я занимался географическим13 исследованием Кавказа, я далеко стоял от этих сфер, и был ли тогда Распутин или нет, я не знаю. Может быть, я что-нибудь и слыхал о каком-нибудь старце, но чтобы Распутин в то время влиял на государственное управление, было ли это – я сомневаюсь. Я останавливаюсь на этом вопросе, так как бесцельно было умышленное убийство, потому что устранять его, как противника политического, у Курлова не было оснований и единственный мотив был карьеристический. Но этим убийством он себя губил, потому что раз он охранял и при нем совершилось убийство, шансы на то, чтобы занять пост министра внутренних дел, [падали], и эту самую почву он у себя из-под ног выбивал и выбил, потому что так и кончилось.
Предс[едатель]: На этом мы сегодня и кончим.
Трусев[ич]: Когда будет продолжение?
Предс[едатель]: Я думаю через несколько дней, когда мы прочтем запись Ваших объяснений.
ГА РФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 353. Л. 2-18 об. Подлинник. Машинопись.
1 Правильно: Заварицкий.
2 Так в документе. Фраза не окончена.
3 В тексте оставлено место.
4 Далее зачеркнуто: «Послушать немного».
5 Слова «говорит, что начальница общины требует от нее» вписаны над строкой.
6 Так в документе. Правильно: Пуркина.
7 Так в документе. Семигановский — начальник Саратовского ГЖУ.
8 Так в документе. Правильно: М.И.
9 Так в документе. Правильно: М.И.
10 Так в документе. Правильно: Павел Елисеевич. Имеется в виду П.Е. Щеголев.
11 Так в документе.
12 Так в документе. Правильно: Шульгиным.
13 Слово «географическим» вписано над строкой.